— Кого любил Арсений всю жизнь?
Почти полмгновения мне кажется, что я на экзамене — и, как всегда на экзамене, больше всего боюсь ошибиться и увидеть разочарование или раздражение в глазах преподавателя. Только это ведь не какой-нибудь лектор — это Мария Михайловна. Пожимаю плечами.
— Ну, как ты думаешь?
Боже, как я знаю эту интонацию, в которой вопрос смешивается с улыбкой, — она всегда значит, что ответ известен, что нужно только решиться сказать. И неожиданно я понимаю — нет, на самом деле не успеваю ни понять, ни осознать, но это не важно, потому что уже произношу:
— Вас?
Ещё полмгновения — вряд ли можно перевести это в минуты и секунды, — и мне кажется, я стою у себя за спиной. Мир не раскалывается, ничего такого, но ощущение нереальности всё сильнее. Это слишком похоже на сон, на рассказ, это стирает и переписывает уже прожитые годы — все годы с того пятого класса, когда он стоял во дворе школы с единственной красной розой в руках (он был на голову ниже всех остальных, и я сперва думала, что это чей-то младший брат). Все улыбки, все счастливые часы в кабинете английского — мне никогда и нигде не было так хорошо. Пятый класс, шестой, седьмой. Восьмой — он учится в "А", и к его отсутствию на английском не получается привыкнуть, поэтому я не отвожу глаз от Марии Михайловны: она-то здесь, улыбается и никуда не уходит. Девятый, и я смирилась, уверена, что смирилась, ровно до начала подготовки к ГИА: все вместе (как раньше!) за сдвинутыми столами, и это пугает, потому что слишком прекрасно. Десятый — и десятки "утренних страниц", написанных о том, что я больше не влюблена в него. Одиннадцатый — и...
Мне не больно — не больно — не больно. Я думаю о том, какой мне снилась его девушка: золотое сияние без лица, не человек — скорее образ, беспримесное ощущение счастья и красоты. Думаю о том, что они вместе во всех моих воспоминаниях, их имена рядом в самых бессвязных внутренних монологах. О всех тех случаях, когда хотела и не решалась написать ему: она так тебя любит, как же ты не видишь! Любит больше, чем люблю тебя я. Я не совсем это имела тогда в виду — или всё-таки это?
Не больно, но медленнее дышу от непонятной тревоги, и вечером никак не могу заснуть, а утром просыпаюсь с мыслью: они женаты, — и останавливаюсь: неужели правда?
А потом что-то растёт внутри, и хочется петь и немножко — плакать, и я люблю их обоих, люблю, люблю, люблю.