Название: Люди
Автор: rosa-acicularis
Фандом: Доктор Кто
Рейтинг: G
Саммари: Шесть человек, шесть историй, шесть секунд. Шесть голосов, и зло, причиненное людьми. Сопутствующий фик к серии «Полночь».
Ссылка на оригинал: www.whofic.com/viewstory.php?sid=22878
++
Слушайте, все — перед нами совершенно новая форма жизни, и если что-то пробралось внутрь, чтобы исследовать нас, то что оно тогда нашло? Маленькую кучку людей, готовых на что? На убийство? Потому что тут вы должны решить. Решить, кто вы такие. Способны ли вы на самом деле убить ее? Хоть один из вас? На самом деле?
Или вы выше этого?
++
раз:
Уинфолд Хоббс знает всё на свете.
Так обычно говорила Энджи, когда он указывал ей на ошибку. (В написании того или иного слова, в соблюдении правил вежливости, в домашней работе по математике). «Винни-Винни, — говорила она с иронией, постукивая по столу пальцами с обкусанными ногтями, — Ты-то у нас знаешь всё на свете, так?»
Она когда-то грызла ногти — обгрызала их чуть не до мяса; он успел забыть.
Он нечасто думает о сестре. Она была упрямой и глупой, и никогда его не слушала (а ведь он хотел как лучше), и они не поддерживали связь уже года два на тот момент, когда она умерла.
(В конце концов её достала не орфография и не ногти, да и не математика — так, по крайней мере, ему думалось. Но в точности он никогда знать не будет; записки она не оставила).
Но каждое утро, закончив завтрак и собираясь в классы Университета, он останавливается перед зеркалом. «Что ж, профессор Хоббс, — говорит он, расправляя воротничок, — вы-то знаете всё на свете, так?»
два:
Ди Ди Бласко нравятся потерянные вещи.
Какие угодно потерянные вещи: луны, носки, ключи. Утраченная надежда и утерянная любовь. Она с нежностью относится ко всему, что отсутствует, и ей нравится тот слабый укол боли где-то под ребрами, который чувствуешь, когда чего-то не оказывается не месте.
(Доктор называет себя просто путешественником, но Ди этим не провести — она знает, что здесь кроется что-то другое, что-то большее.)
Что забавно (правда, стоит подумать об этом подольше, и от забавности ничего не остается), так это то, что за всю свою жизнь Ди ничего не теряла. Её дедушка скончался, когда ей было четыре, но её воспоминания о нем исчерпываются образами сигарного дыма и пережаренных бобов, и из всех, кого она знала, умер только он.
Очки соскользывают на нос; она поправляет их. Смотрит на сидение в переднем ряду и думает: Тур Крестоносцев? И кто только придумал такое название?
Иерусалим, она помнит (знает), был потерянным городом. Его теряли, завоевывали, утрачивали, разрушали и снова отстраивали, и, может быть, если она сосредочится на мыслях об осадах, армиях завоевателей и картах, нарисованных от руки, она забудет о еще двух людях, которые пополнили список потерянных вещей.
Она с силой прижимает ладонь к груди — к тому месту под ребрами, и на одно долгое мгновение не чувствует ничего.
три:
Когда миссис Вэл Кейн училась в школе, у нее была лучшая подруга по имени Менди. У Менди были темные косы и костлявые коленки, и мать Вэл звала её сущим наказанием всего района, — собственно, поэтому Вэл и захотелось с ней дружить.
(Первый шаг сделала Менди: однажды она уселась рядом с Вэл в автобусе и спросила: «Ты свой бутерброд доедать будешь?»
Менди вечно хотела есть.)
Когда им было по двенадцать, Вэл и Менди, всё делавшие вместе, звали себя Вэлменди — одним именем на двоих.
Так могли бы звать, авторитетно сообщила Менди, какого-нибудь прославленного и давно почившего автора опер Старой Земли. И хотя ни одна из них не знала толком, как звучали оперы Старой Земли, они распевали лже-итальянские арии, летя по летним улицам на велосипедах (Вэл всегда чуть-чуть позади) и выкрикивая их общее имя как боевой клич.
(Ты с этой девчонкой еще намучаешься, — говорила мать Вэл. — Вот увидишь.)
До встречи с Менди Вэл никогда не удавалось сказать то, что она хотела, и когда хотела. Её голос обрывался, так и не услышанный, и ей оставалось кивать и улыбаться, и пусть от этого хотелось кричать, что ей было делать? (Хорошо воспитанные девочки ждут, пока к ним обратятся, — говорила мать Вэл.)
Однажды Менди взяла ладони Вэл в свои и, крепко-накрепко сжимая их тонкими пальцами, сказала: «Смотри, когда твои слова вот так вот сжаты и им не вырваться, просто произнеси то, что я могла бы сказать. Говори моими словами». Она усмехнулась и сильнее сжала руки. «Думаю, голоса у меня хватит на двоих».
Когда им было по шестнадцать, и они красились одинаковым блеском клубничного цвета и одинаково подводили глаза, Менди влюбилась в высокого светловолосого мальчика из гимнастического кружка. И в первый раз за всю жизнь Менди не могла найти слов.
Вэл, которая годами использовала голос Менди как собственный, было даже слишком легко забрать светловолосого паренька себе. Не то чтобы он сильно ей нравился (он состоял в кружке любителей науки, да и музыку слушал допотопную), но было приятно в кои-то веки не быть позади.
Прошло три часа и сорок три минуты с того момента, когда Вэл Кейн поднялась на борт Крестоносца 50, и меньше всего она думает о Менди.
четыре:
Биф Кейн познакомился с будущей миссис Кейн в баре.
Она тогда практически упала на него, сгребла в горсть его рубашку рукой, не занятой алкоголем, и прошептала ему на ухо: «А тебя, я смотрю, можно взять на слабо».
Эта не одна из тех историй, которые он мог бы рассказать Джефро.
пять:
Джефро Кейн всегда любил читать.
Когда он был маленьким, его мать читала ему вслух перед сном — вытягивала одну из книжек с полки и садилась на краешек его кровати бок к боку с ним. Иногда она читала реплики героев на разные голоса, и тогда они смеялись так громко, что вниз спускался папа, радостный, хотя и притворявшийся рассерженным, чтобы выяснить, в чем дело. Иногда он не уходил сразу и тоже читал за некоторых персонажей: громким басом за медведей и рыцарей, дурашливым фальцетом за мышей и птиц.
Однажды, когда мама удовлетворенно перелистнула последнюю страницу и закрыла книгу, Джефро сказал: «Тут неправильный конец».
Мама перестала улыбаться. «Вот еще глупости», — сказала она.
«Но он действительно неправильный», — сказал он и стал объяснять. Ведь великан не должен был умереть — он не сделал ничего плохого. Это Джек вел себя глупо и пожадничал, и если бы у Джефро была волшебная арфа, умеющая отличать правду от лжи, а Джек ее украл, Джефро тоже бросился бы ловить его.
«Это нечестно, — говорил Джефро. — Он не сделал ничего плохого».
«Он великан», — сказала мама.
«И что с того?» — сказал Джефро. (Он никогда раньше не разговаривал с матерью так и видел, что новый тон ей не понравился.)
«Великаны едят людей, Джефро, — она говорила чуть-чуть слишком высоко, чуть-чуть слишком громко. — Перемалывают человеческие кости в муку и пекут из нее хлеб».
«Это он только так говорит. За всю сказку он никого не обидел. Люди часто говорят не то, что думают. — Он взял книжку из маминых рук и посмотрел на обложку: бобовый стебель, уходящий в облака. — Конец нужно поменять, мама. Это просто нечестно».
Она вырвала книгу у него из рук и встала. Он помнит, что руки у нее дрожали. «Ты, видимо, — сказала она, — еще не дорос до этой сказки».
Она бросила книжку в отверстие в стене, куда отправляли идущую на переработку бумагу, выключила свет и быстро вышла из комнаты.
А Джефро лежал в кровати, не засыпая, и думал об облаках и золотых арфах. «Фи-фай-фо-фут, — шептал он в темноте, — дух британца чую тут. Мертвый он или живой, попадет на завтрак мой».
шесть:
Проводнице нравится произносить заранее подготовленную речь.
Когда ее наняли вести Тур Крестоносцев, то выдали буклет, где были прописаны все её реплики: ободряющие, прошедшие проверку и одобренные компанией фразы для каждой возможной ситуации. (Кроме только вот этой, конечно, и теперь единственные доступные ей слова — те, что, как она думала, ей больше не потребуется говорить.)
Проводница снова и снова возвращается мыслями к этому тоненькому буклету, который лежит сейчас у нее дома на прикроватном столике, засунутый между страниц романа в качестве закладки. Снова и снова она думает о буклете и о том, как грубо и неловко флиртовал с ней Клод — и как она ему отвечала. (На этот случай тоже были заготовлены реплики, и слово «да» в них не фигурировало.) Раньше они с Джо потешались над Клодом, хотя Джо жалел парня и говорил ей об этом.
Они с Джо вообще много смеялись. Она была не из тех, у кого что угодно вызывает смех, и от этого каждая шутка казалась смешнее, чем на самом деле, казалась чем-то важным. Она старается припомнить хотя бы одну, но единственное, о чем может сейчас думать, — это солнечный свет.
Джо мертв, и мертв Клод, и это значит, что теперь она в ответе за всех этих людей — только она.
Molto bene, — произносит миссис Сильвестри. — Allons-y.
Они убьют этого мужчину — этого Доктора, человека без имени. Вышвырнут его с корабля, и от него ничего не останется (как от Джо, как от Клода), а миссис Сильвестри говорит его голосом. Это его слова.
Миссис Сильвестри — нет, то, что завладело миссис Сильвестри, — встречается с ней взглядом, и она смотрит в эти пустые и засасывающие глаза, в глаза существа, которое отобрало друзей у нее и голос у этого человека, и — кто знает, что еще оно отберет, что возьмет у остальных? У всех тех тысяч людей, что находятся на Полуночи?
Она смотрит в глаза этого существа, а потом нашаривает взглядом кнопку экстренного выхода.
Проводница открывает дверь и начинает считать.
Слова рождаются сами собой.