Итак, любовная связь двух немолодых уже людей. Страстная, внезапно вспыхнувшая и — совершенно секретная. Хранимая в строжайшей тайне и в то же время — осознанно! — чуть ли не выставляемая напоказ (секс в общественных местах). Это сочетание безопасности и риска — то, что нужно Марку. А что нужно Ивонн? Не просто роман, который бы доказал её независимость и смелость: внимание «выскочки» с научной презентации ее ничуть не заинтересовало, хотя, похоже, польстило ее самолюбию. «You turned me on», — говорит она Марку. А позже: «You made me feel important».
В дневнике она пишет: мы по-настоящему видели друг друга. Но так ли оно было? Они рассказывали друг другу истории о себе: Ивонн — пионер перспективных генетических исследований. Марк — таинственный и обаятельный человек с тайной миссией, и впрямь агент 007. Оба знали, что приукрашивают правду; оба не пытались это исправить, наслаждаясь другим, улучшенным вариантом собственной жизни.
И всё-таки — разве всё это делает их любовь ненастоящей? Разве не заботился Марк об Ивонн — искренне, отзываясь на ее просьбу о помощи, ни в чем не упрекая. Наслаждаясь, пожалуй, новой ролью — защитника; да, но всё же выполняя её так хорошо, как только мог. Так хорошо, что Ивонн доверилась его спокойствию, его компетентности, его поддержке. Все мы живем историями о себе; все корректируют реальность так или иначе, пересказывая её своими словами. Марк просто не рассчитал силы, выбирая, какую роль брать.
Бросила ли обезьяна из эксперимента своего детеныша, спасая собственную жизнь? Или продолжила держать над раскаленным полом клетки, пожертвовав собой? — Предал ли Марк Ивонн, подставил ли её, рассказав своему адвокату о Яблоневом Дворе? Или всё же продержался до последнего, не передав суду её опрометчивых слов («I want you to kill him») — и не имеет значения, что она ничего такого не имела в виду, что он понял всё слишком буквально: столь же буквально восприняли бы всё судьи?
Почему Ивонн доверилась Марку, а не мужу? Почему до последнего скрывала правду от Гэри, который, она знала, простил бы её? Роли, здесь тоже — роли. В своем доме, в своей карьере она решила быть безупречной. (Никто не может быть совершенством, говорит она сыну. Даже ты? спрашивает он. Ивонн молчит). Она так и не смогла разрушить образ, который так долго считала своей сутью, — не смогла раскрыться ни Сьюз, ни мужу. Но в отношениях с Марком, оторванных от её будничных занятий и привычного окружения, вместе с Марком она могла быть другой. Безрассудной. Красивой. Ведомой, пожалуй: сокровищем своего героя. Женщиной, попавшей в беду. Интересно, что беда эта как раз приходит из её «обычной» жизни. «Обычное», «нормальное» теперь таит угрозу. Ивонн говорит в какой-то момент, что, ничего не рассказав об изнасиловании, хотела тем самым удержать случившееся за порогом дома. Но ведь это дома она не чувствует себя в безопасности, дома постоянно ощущает ужас беспомощности. Как раз к ней домой случившееся проникло. А вот пристанищем оказалась «вторая», тайная жизнь, существующая по другим (литературным?) законам. Там, где у нее есть герой, там должны найтись средства справиться со всем плохим. Там её защитят. Будь Марк и правда агентом МИ-5, отличайся он и вправду ото всех остальных — умениями и принципами... будь их придуманный мир реальным, может, всё получилось бы?..
А получилось так, как получилось. Яблоневый двор, перестраиваемый, отгороженный от прочих улиц сеткой. И Марк за решеткой тюрьмы.
И суд, конечно. Где, как думает Ивонн, не ищут истину, а соревнуются: чья история окажется лучше. Правдоподобнее. Ближе к представлениям присяжных о том, какая она — жизнь.
Акт публичного унижения. Спектакль с — да, опять, — ролями, распределяемыми по задумкам обвинителей и защитников: заставить человека показать себя с определенной стороны.
Очень страшно было смотреть, как прокуроры и адвокаты перетряхивают — публично — жизнь свидетелей и подсудимых. Как под лучом прожектора, слова и действия, выдернутые из непрерывности существования, кажутся нереальными — их даже трудно узнать. Случайное выдается за сделанное намеренно. Незначимое становится доказательством, а доказательства работают не так, как, вроде бы, должны. Правду уже не отличить от неправды, да их и нет, есть только элементы, которые можно сложить в какой угодно нарратив.
И с историей изнасилования это, по-видимому, сделать особенно легко. Вообще женщина оказывается ужасно уязвима. Ей заведомо склонны не верить. Её беду выдать за её же ошибку. Страшно.
