Так попросишь не сниться - а выйдет: "Не умирай"... (с) Диана Коденко
Пару недель назад, когда я впервые услышала о существовании этой книги, мы с братом как раз дослушали курс лекций Елены Николаевны Григорьевой, так что слово "Маркович" находило путь в любой наш разговор — а тут оказалось в заглавии романа. В общем, надо было брать. И хотя Маркович из названия, как сразу стало понятно, к Владимиру Марковичу не имеет никакого отношения (пожалуй, было бы удивительнее, если бы имел), — роман Айелет Гундар-Гошен мне понравился настолько, что захотелось вспомнить, как вообще рассказывают о книгах.
One Night, Markovitch — и это подкупает с первых же строк — книга, написанная с очевидной любовью ко всем персонажам и к самому процессу повествования. Истории здесь дают развернуться, приобрести размах; несколько раз она круто меняет направление, какие-то линии обрываются или уходят, другие разрастаются; героев, показанных изнутри, становится больше — и всё это прихотливым образом ведёт к очень камерному, строгому даже финалу.
Может быть, роман (по крайней мере, в бахтинском смысле) — не вполне точное жанровое определение для One Night, Markovitch: эта книга не стремится выдать себя за живую жизнь, создать иллюзию реальности. Слишком ярко она написана — без полутонов, с редким ощущением литературной свободы: как будто нет негласного, но всем внятного запрета в 21 веке писать без иронии и игры о любви на всю жизнь и о войне, с которой (иногда) возвращаются со славой. И Гундар-Гошен пишет, unapologetically, о такой любви и о такой войне — избегая при этом неизбежных, казалось бы, клишированности и примитивизма. Мне думается, что это становится возможным за счёт постоянного взаимодействия на страницах двух стихий (или модусов повествования) — эпоса и анекдота.
Персонажи книги — евреи из израильской деревни вблизи Хайфы; другой автор изобразил бы их совершенно обыкновенными, возможно, типическими; но здесь их жизни и характеры приобретают эпический размах, и даже непримечательность главного героя становится качеством исключительным: He was, you might say, gloriously average. Moreover, Yaacov Markovitch's face was remarkably free of distinguishing features. <...> It required an enormous effort to keep looking at the barrenness of Yaacov Markovitch's face. People do not enjoy making enormous efforts, and so they only rarely looked at his face for any length of time.
Героическое и комическое вступают во взаимодействие, не опровергая друг друга. Здесь героиня неделями ждёт возлюбленного на берегу, безотрывно глядя на волны, — и всё это время осыпает этого самого возлюбленного ругательствами и проклятьями. Здесь смертельная ненависть плохо влияет на цвет лица. Здесь, наконец, будущие участники опасных военных операций бегут в Тель-Авив, опасаясь острых ножей мясника-ревнивца, — и тем самым приводят в движение сюжет One Night, Markovitch.
One Night, Markovitch — и это подкупает с первых же строк — книга, написанная с очевидной любовью ко всем персонажам и к самому процессу повествования. Истории здесь дают развернуться, приобрести размах; несколько раз она круто меняет направление, какие-то линии обрываются или уходят, другие разрастаются; героев, показанных изнутри, становится больше — и всё это прихотливым образом ведёт к очень камерному, строгому даже финалу.
Может быть, роман (по крайней мере, в бахтинском смысле) — не вполне точное жанровое определение для One Night, Markovitch: эта книга не стремится выдать себя за живую жизнь, создать иллюзию реальности. Слишком ярко она написана — без полутонов, с редким ощущением литературной свободы: как будто нет негласного, но всем внятного запрета в 21 веке писать без иронии и игры о любви на всю жизнь и о войне, с которой (иногда) возвращаются со славой. И Гундар-Гошен пишет, unapologetically, о такой любви и о такой войне — избегая при этом неизбежных, казалось бы, клишированности и примитивизма. Мне думается, что это становится возможным за счёт постоянного взаимодействия на страницах двух стихий (или модусов повествования) — эпоса и анекдота.
Персонажи книги — евреи из израильской деревни вблизи Хайфы; другой автор изобразил бы их совершенно обыкновенными, возможно, типическими; но здесь их жизни и характеры приобретают эпический размах, и даже непримечательность главного героя становится качеством исключительным: He was, you might say, gloriously average. Moreover, Yaacov Markovitch's face was remarkably free of distinguishing features. <...> It required an enormous effort to keep looking at the barrenness of Yaacov Markovitch's face. People do not enjoy making enormous efforts, and so they only rarely looked at his face for any length of time.
Героическое и комическое вступают во взаимодействие, не опровергая друг друга. Здесь героиня неделями ждёт возлюбленного на берегу, безотрывно глядя на волны, — и всё это время осыпает этого самого возлюбленного ругательствами и проклятьями. Здесь смертельная ненависть плохо влияет на цвет лица. Здесь, наконец, будущие участники опасных военных операций бегут в Тель-Авив, опасаясь острых ножей мясника-ревнивца, — и тем самым приводят в движение сюжет One Night, Markovitch.